Отправлено: 21.03.09 19:38. Заголовок: Дикое Поле. Сценарий. Алексей Саморядов, Петр Луцик

Дикое Поле. Сценарий

Алексей САМОРЯДОВ, Петр ЛУЦИК


Скрытый текст

Митя стоял у ворот и глядел в степь. Ветер за его спиной гонял по двору пыль и солому, стучал где-то в доме оконной створкой. Дом, сложенный из дикого степного камня, был больше похож на сарай. Во дворе, огороженном забором из такого же степного камня, лежала разная рухлядь, старая телега, какие-то горшки, под навесом стоял мотоцикл с коляской. Над домом, над соломенной крышей, на высоком шесте висел белый с красным крестом флаг. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись голые, выжженные солнцем холмы. Митя все смотрел, не отрываясь, в одну точку. Там, где-то в километре от него, на гребне холма стоял человек и тоже смотрел в его сторону. Митя прошелся по двору. Подбросил дров в летнюю печь, поставил на огонь чайник. Старая собака зевнула лениво в тени под сараем. Митя подошел к полуразрушенному забору и снова посмотрел на дальний холм. Человек по-прежнему был там. Он стоял неподвижно и смотрел на Митю. Митя внимательно оглядел пустые холмы, но вокруг больше никого не было. Только внизу, под холмом, что-то пылило. Присмотревшись, Митя увидел несущуюся вскачь бричку и мужика, нахлестывающего лошадей. Бричка приближалась к дому... Кони внесли бричку прямо вo двор. Стоявший на ней в рост мужик осадил коней и прыгнул на землю. За ним соскочил парень лет двадцати. Вдвоем они сняли с брички еще одного мужика и быстро перенесли его на каменный стол, врытый посреди двора. Митя бегом вынес из дома потертый кожаный саквояж. Подойдя к столу, он склонился над мужиком. Тот лежал на столе смирно, сложив на груди руки. Лицо его почернело, он молча глядел в небо. Второй мужик и парень стояли над ним и тоже молчали. — Вот, умирает, — сказал второй мужик, тот, что гнал коней. Сняв с головы кепку, он отер ею свое лицо и снова надел кепку на стриженую голову. — Вижу, — ответил Митя, щупая пульс умирающего. — Много выпил? — Сорок дней пил, — ответил мужик в кепке. — Александр Иваныч, чего молчишь? — позвал Митя умирающего. — Где болит? Александр Иванович слабо потрогал пальцем грудь и снова замер. Митя быстро достал из саквояжа шприц, коробку с ампулами. — Чего пил? — спросил он. — Затосковал чего-то и запил, — снова ответил мужик в кепке. — Сорок дней пил не просыхая. Вот, теперь помирает. Митя сломал ампулу, набрал из нее в шприц. Спустив с умирающего штаны, вколол ему в ногу. Тут же набрал из второй ампулы. Задрав рубаху, вколол ему в вену на руке. Александр Иванович даже не пошевелился. Он лежал все так же тихо и, не мигая, глядел в небо. — Кончается он, сердце не держит! — Митя с тревогой взял его руку. — Эх, в реанимацию его надо, помрет он у меня! — Поздно привезли, — мужик в кепке почесал затылок. — Ты еще вколи, может, отойдет, — тихо сказал парень. Александр Иванович закрыл глаза. — Ты чего? — позвал его Митя. Он потряс его за плечи. Ударил два раза по щекам, наотмашь. Александр Иванович лежал тихо, только голова его мотнулась слабо. — Помер что ли? — спросил мужик в кепке. — Вдувай ему воздух в рот! — крикнул Митя парню. Наложив руки умирающему на грудь, он стал делать массаж сердца. — Ну-ка, погоди, — остановил его мужик в кепке. Он поднял умирающего, усадил на столе, придерживая одной рукой за шею, и, размахнувшись, ударил его кулаком в сердце. Александр Иванович дернулся и, открыв глаза, посмотрел измученно на Митю. Мужик снова положил его на стол. — Вот, — сказал он, — я его, пока довез, два раза уже так приводил в себя. Я уж его и спиртом, и молоком, и уксусом отпаивал. На лед клал, в бане парил, ничего не помогает, помирает, собака! Может, его током попробовать? — Зачем током? — Митя удивленно посмотрел на мужика. — Кровь от тока заряжается и сердцу слабнуть не дает, — объяснил мужик. — Я всегда или пчелами, или током лечусь. Митя склонился к умирающему, поглядел ему в глаза. — Александр Иванович, ты чего меня пугаешь? — спросил он тихо. — Ты так больше не делай, понял? — Помираю я, — ответил тот едва слышно. Митя огляделся. Мужик и парень смотрели на него, ждали молча. — У меня и лекарств нет, — растерянно сказал Митя. Он отошел от стола, постоял, глядя на огонь в летней печи. Нагнувшись, поднял с земли железный прут и сунул его одним концом в печь. — Вот, помирает батя, — сказал парню мужик в кепке. — Жалко батю-то? Батя у тебя хороший, помрет, вот тогда хватишься! Чего молчишь-то? — Ох, и дурак ты, Филипп Ильич! — в сердцах сказал парень. — Редкостный дурак. Тебя за деньги показывать надо, а еще лучше — убить! Митя достал из саквояжа скальпель. Склонившись над умирающим, он взял его за голову и осторожно надрезал ему виски. Кровь еле-еле потекла из надрезов по впалым щекам Александра Ивановича. Он лежал, запрокинув голову, и с тоской смотрел в небо. Потом снова закрыл глаза. — Ты это брось! — сказал Митя. — Сорок дней пил, а теперь помирает. Он расстегнул на умирающем рубаху и задрал ее до подбородка. — А ну держите его! — приказал он мужику и парню. — За руки, за ноги держите, крепко! Он подошел к печи и, обмотав руку тряпкой, достал из огня накалившийся прут. Мужик и парень навалились на умирающего. Прижав его к столу, они смотрели на Митю. — Крепче держите! — крикнул им Митя. Он взял умирающего за волосы и прижал прут раскаленным концом к его голой худой груди. Александр Иванович выгнулся дугой, забился страшно. Рот его открылся, но крик не шел из него. Жилы на его шее страшно вздулись, кровь двумя тонкими струями брызнула из надрезанных висков, и только тогда Александр Иванович закричал. — Молодец, молодец! — радостно подбадривал его Митя. — А ну громче! Молодец! — Он отшвырнул задымившийся прут. Умирающего отпустили. Он вдруг сел и попытался соскочить со стола, но его снова уложили. Он все кричал, всхлипывая, и мотал залитой кровью головой. Все тело его содрогалось, покрытое крупными каплями пота. — Все, Александр Иванович, все, — успокаивал его Митя. — Теперь дыши. Дыши, родной, теперь не помрешь! Он наложил на ожог повязку, обтер лицо больного от крови. Тот стонал и дико косился на Митю глазами. — Одевайте его, — сказал Митя парню. Он прошел по двору к сараю, на стене которого был прибит рукомойник, и стал споласкивать руки. Когда он вернулся, Александр Иванович уже сидел на столе, тихий и светлый. Временами он крутил головой от боли, кряхтел и прижимал руки к груди. Мужик в кепке и парень улыбались, глядя на него. — Покурить бы, — сказал больной. Мужик в кепке протянул ему папиросу, дал прикурить Александр Иванович затянулся. Улыбнулся, закашлявшись. — Я уж думал помру, — сказал он виновато. — Так тебе и дали помереть! — засмеялся мужик в кепке. — Доктору, Дмитрию Васильевичу спасибо! — Он повернулся и хлопнул по спине парня. — Ожил батя-то, так что давай, вези доктору свинью. — Сам знаю, чего везти, — огрызнулся парень. — Знаешь — не знаешь, а свинью вези! Хорошая, Дмитрий Васильевич, у них свинья, та, что помоложе! — объяснил мужик Мите. Митя махнул рукой. — Езжайте уж, — сказал он и погрозил больному пальцем. Докурив, мужики затоптали папиросы, пожали по очереди Мите руку. — Спасибо тебе, — сказал парень. Они взяли осторожно больного и быстро понесли его к бричке. — Ну прощай, — крикнул мужик в кепке. — Про свинью-то не забудь, ту что помоложе бери! — И он стегнул коней. Бричка выехала за ворота, покатила по холму вниз. Митя подошел к забору, провожая ее глазами, и вдруг нахмурился. Вдали, на холме, все так же стоял человек и смотрел в его сторону. Митя отнес инструменты в дом. Вышел, держа в руках миску, свистнул собаку. Та подбежала, радостно виляя хвостом. Он поставил миску на землю, постоял, наблюдая, как ест собака. Снова подошел к забору. Человек, стоявший на дальнем холме, пропал. Митя внимательно оглядел холмы, но никого не увидел. Он стоял задумавшись, облокотившись о каменные плиты забора. Тихо было в степи, только ветер иногда подымал пыль. Митя прислушался. Чей-то крик разнесся над степью. Он прошел вдоль забора до угла и из-под руки стал смотреть вниз на дорогу. По дороге, к дому, пыля, шла старуха. В руке она держала хворостину, которой гнала перед собой мальчика лет пяти, стегая его иногда хворостиной по ногам. На голове у мальчика была странная шапка, блестевшая на солнце. Мальчик плакал и кричал на всю степь. В руке у него тоже был прутик, которым он отбивался от бабки, пытаясь стегнуть ее... Когда они поднялись к дому, Митя наконец разглядел странную шапку на мальчике. Улыбнувшись, он вышел из ворот навстречу. — Вот ведь какой, — заговорила старуха еще издали. — Как он ее надел, чертов сын? — она запыхалась от быстрой ходьбы. На голову мальчика была надета красивая фарфоровая ваза. Увидев Митю, мальчик перестал плакать и прутиком пытался стегнуть бабку по плечу. Митя взял его на руки и понес во двор. — Сметаной ему голову мазали! — продолжала старуха, шагая за Митей. — Старик Трофимов приходил, машинным маслом мазал, не сходит ваза! А ей цены старыми деньгами. — сто рублей было! Фарфор! Чертов сын! Митя посадил мальчика на каменную колоду, осмотрел, улыбаясь, его голову и надетую на нее вазу. Попробовал осторожно ее снять. Ваза сидела крепко. — Может, расколоть ее? — спросил Митя старуху. — Голову ему лучше расколоть! — ответила старуха. — Вот счас отрежет тебе врач голову, будешь без головы! — сердито сказала она внуку. Мальчик приготовился снова заплакать. — Бабулечка, не давай мне голову резать! — закричал он жалобно. — Я больше не буду! — А ну, цыть! — приказала бабка. Внук замолчал. Из глаз его потекли слезы. Митя вздохнул. Он подошел к бочке с водой стоявшей у сарая, потрогал воду. — Ты в реке купался? — спросил он мальчика. — Купался, — тот шмыгнул носом. — Мы с Наташкой ходили. — Нырять умеешь? — Я как нырну, и на тот берег вынырну дальше Наташки, дальше всех! — сказал мальчик с гордостью. Митя взял с рукомойника мыло, полотенце положил на камень рядом с бочкой. Мальчик, успокоившись, дразнил ногой собаку. — Бабуля, а правда, я — король? — спросил он вдруг бабку и потрогал вазу на голове — Сволочь ты, а не король! -сказала старуха гневно. Засучив рукава, Митя раздел мальчика догола, взял его на руки и поставил на край бочки. Осторожно, горстями стал лить на него воду. Мальчик засмеялся, съежившись от холодной воды. Тогда Митя опустил его в бочку по горло. — Давай, ныряй! — сказал он. Мальчик забарахтался в бочке, надул щеки и, зажав руками нос, нырнул с головой, так что над водой осталась одна ваза. Митя взял мыло, намылил мальчику голову. Он осторожно стащил вазу и протянул ее старухе, потом вынул мальчика из бочки и, накрыв его полотенцем, поставил на колоду. Старуха достала из сумки сверток, а вазу осторожно спрятала в сумку. — На вот, поешь, — протянула она сверток Мите. — Собрала тебе. — Спасибо, — сказал Митя. Старуха быстро одела внука. — Как тебя звать? — спросил Митя мальчика. — Витька Петров, — ответил тот. — Физиком будет! — проворчала старуха. — Почему? — удивился Митя. — Старший сын физик, средний тоже, значит, и этот физиком будет... Хитрый растет... Посеки его, Дмитрий Василич! — вдруг попросила она Митю. — Сама чего не посечешь? — Жалко, обидится, — объяснила старуха. — Да и мстительный очень внук! Посечешь? — Отец пусть сечет! — Отца самого сечь надо. Ладно, посеку сама, пойдем, Витька, домой! Старуха за руку вывела внука со двора, они пошли по холму вниз и вскоре пропали. Снова стало тихо, безлюдно, только ветер все гонял по двору пыль. В полутемной комнате стояли старый письменный стол, стулья, потертый кожаный диван. На стене висели несколько полок с книгами и две фотографии в рамках под стеклом. На одной — Митин выпускной курс, на другой — красивая светловолосая девушка. Отодвинув бумаги и книги, Митя развернул сверток, который ему дала старуха, выложил на стол хлеб, рыжие яйца, сыр. Налил себе в чашку молока. За раскрытым окном прошла по двору собака. Митя снял со стены фотографию девушки и поставил ее перед собой на стол. Он сидел за столом, ел хлеб, запивая его молоком, и смотрел на фотографию. Временами он вдруг начинал улыбаться... Он вышел во двор, бросил мусор в летнюю печь. Сполоснул под рукомойником чашку. Взяв под рукомойником ведро, подошел к забору, выплеснул за забор воду из ведра. Поставив ведро, оглядел дальние холмы. Никого не было. Митя постоял улыбаясь, повернулся и вдруг замер. Слева, на ближнем холме, теперь всего в полукилометре, сидел человек и смотрел на Митю. Оставив ведро на заборе, Митя быстро пошел под навес, где стоял мотоцикл. Он выкатил мотоцикл из-под навеса, завел мотор. Сев за руль, дал газ, развернулся и выехал за ворота в степь. Собака подбежала к воротам, встала, глядя ему вслед. Вдруг залаяла тревожно... Мотоцикл зигзагами поднялся на холм и остановился. Митя огляделся. Вокруг никого не было. Он заглушил мотор, прислушался. Было тихо, только ветер иногда налетал порывами, и где-то среди камней звенели кузнечики. Внизу, на соседнем холме, стоял его дом, белый флаг шевелился на шесте над крышей. Митя снова завел мотор и медленно тронул мотоцикл, объезжая холм. Он внимательно смотрел по сторонам, стараясь разглядеть хоть какой-нибудь человеческий след, но ничего не нашел. Человек пропал. Заглушив мотор, Митя слез с мотоцикла. На краю холма стоял серый степной валун. Митя сел на него. Кругом было тихо и пусто. Снизу под холмом блестела на солнце маленькая река, в прибрежных кустах гулял ветер. Он прилег на камень, заложив руки за голову, и стал смотреть на облака. Облака медленно шли над степью, то открывая, то закрывая солнце... Он привстал на локте, снова посмотрел на реку. Кто-то мелькнул в прибрежных кустах. Митя вскочил. Подбежав к мотоциклу, он прыгнул в седло и погнал мотоцикл вниз, к реке. Это была даже не река, а широкий ручей, петлявший между холмами. Местами его берега были пустыми и голыми, местами на них густо росли кусты и деревья. Митя проехал вдоль кустов, всматриваясь в заросли, спустился к мелкому броду и переехал на другой берег Здесь начиналась ровная степь, а чуть ниже по ручью стояли огромные вязы. Митя въехал в рощу и остановился на поляне. Заглушив мотор, он прислушался. В высоких кронах над ним шумел ветер. Он достал из коляски свернутый брезентовый мешок и, оставив мотоцикл на поляне, пошел по узкой тропинке в чащу. Вскоре заросли кончились, и он вышел на крутой, поросший травой берег ручья. Ручей в этом месте был глубокий и тихий. Берега его заросли осокой. По вырубленным в глине ступеням Митя спустился к воде. Здесь, на маленькой укромной площадке, в берег были вбиты колья. Митя огляделся еще раз, присел и сунул руку в воду. Зацепив шнур, привязанный к колу, он осторожно стал выбирать его из воды. Что-то плеснуло у коряг. Митя потянул еще осторожнее и увидел рыбу. Он подтянул ее к самому берегу, поднял. Осторожно, за голову снял ее с крючка. Ополоснув брезентовый мешок, он нарвал травы, постелил на дно мешка и только тогда положил в мешок рыбу. Проверив наживку на крючках, он снова забросил донку на середину ручья, под коряги. После этого проверил вторую донку, но она оказалась пустой. Он ополоснул в ручье руки, вытер мокрыми руками лицо. Посидел немного на корточках, улыбаясь, глядя на черную воду... Мотоцикл, пыля по проселку, выбрался на шоссе и остановился у столба, врытого на обочине. Пустынная, без единой машины дорога уходила от столба в обе стороны и терялась в степи. На столбе висел почтовый ящик. Митя подошел к столбу, заглянув в ящик. Ящик был пуст. Закрыв его, Митя вернулся к мотоциклу, присел, глядя на дорогу, терявшуюся вдали... Когда он въехал через ворота во двор, навстречу ему с колоды поднялся маленький щуплый мужик. В руке мужик держал веревку, на которой была привязана тощая рыжая корова с раздутым брюхом. Она лежала на боку и грустно глядела на Митю. — Подвела меня корова, Дмитрий Васильевич, — заговорил мужик. — Помирает. — Откуда знаешь? — Митя разглядывал корову. — Чую. Отравилась дура, дрянь какую-то съела, а может, и время ей пришло. — Старая? — Да нет, молодая, шесть лет в марте будет. — А ко мне зачем привел? — спросил Митя. — Может, посмотришь? — Я ж не ветеринар. К ветеринару ее надо. Мужик кашлянул, переминаясь с ноги на ногу. — Вот, руку мою тогда посмотри, — сказал он и протянул Мите руку. — Бутыль из-под кислоты промывал, кислотой, значит, разъело. Митя, придерживая осторожно, оглядел его руку. Кожа на руке мужика слезла до самого мяса. — У меня, значит, собака сдохла, — снова заговорил мужик. — Весной. Мерзкая была собака, но под гармонь выла хорошо. Потом жена умерла, тоже дура. Я на новой женился сразу, еще хуже дуру взял, теперь вот корова помирает. Масть не та пошла. Я сам-то офицером-летчиком хотел быть, а пять лет матросом прослужил. Ладно, пойду я, — засобирался он вдруг. — Куда? — В степь ее поведу, — мужик кивнул на корову. — Пусть там помирает, а может, траву какую найдет. — Подожди, — остановил его Митя. Он вынес из дома свой саквояж. Засучив мужику рукав, осторожно смазал ему руку мазью, наложил повязку. Мужик кашлянул снова. — Может, и корову посмотришь? — спросил он как-то безразлично. — Руку три дня не мой, а корову к ветеринару веди. — Был у нас ветеринар, да помер. Остался один зоотехник, тоже сейчас в городе, — мужик вздохнул. — Может, она скатерть сожрала? Третьего дня скатерть во дворе сушилась... утащили. Рентгеном бы ее, заразу, просветить или уж зарезать! Они стояли и глядели на корову. Митя снова сходил в дом, вынес кусок хлеба. Он нашел в саквояже какую-то баночку с таблетками, высыпал все таблетки на ладонь. Размяв хлебный мякиш, залепил в него таблетки. — Ну-ка, давай, — присев на корточки, он протянул мякиш корове. — Давай, давай, ешь! Корова слизнула хлеб с его ладони и стала медленно пережевывать. Митя встал. — Я ей слабительное дал, — объяснил он мужику. — Сто доз. Может, выйдет твоя скатерть. — Спасибо тебе, Дмитрий Васильевич! — Мужик, повеселев, потянул за веревку. — Ну, вставай, дура! — крикнул он корове. — В степь ее поведу, пусть гадит! — сказал он, улыбаясь Мите. Корова замычала и тяжело поднялась. Мужик стегнул ее концом веревки. — Война бы скорей началась, что ли! — вдруг сказал он. — С кем? — удивился Митя. — Да все равно с кем, все веселее жить! — Прощай! Мужик пошел к воротам. Корова, тяжело покачивая раздутым брюхом, поплелась за ним. Они ушли в степь, и долго еще в степи раздавалось протяжное мычание... Ночью ветер прекратился, и стало совсем тихо. В доме горел свет. Лампа, висевшая во дворе, тускло освещала сарай, часть забора. За забором начиналась непроглядная темнота. Ни единого огня не было в степи. Митя, постелив во дворе кошму, лежал, облокотившись на тулуп, и смотрел маленький телевизор. Передавали всемирные новости. Говорили что-то на английском языке дикторы, на экране возникали и пропадали какие-то города, шли корабли в океане. Вдруг собака, лежавшая рядом с Митей, вскочила и залаяла. Митя встал, вглядываясь в темноту. Собака умолкла, легла снова, успокоившись. Митя тоже сел, продолжая смотреть новости. Телевизор вдруг погас. Погас свет на столбе и в доме, сразу стало темно и тихо. Митя в абсолютной тишине чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу. Держа лампу над головой, осторожно переступая камни, он обошел дом. Здесь, под крышей, на старой ржавой раме стоял двигатель от машины. Митя сунул в него руку, подергал за какой-то рычаг. Переложив лампу из руки в руку, он нажал на стартер. Двигатель завелся, и сразу зажегся свет в доме и во дворе. Митя газанул, и свет разгорелся ярче, так что стала видна степь за забором. Митя установил двигатель на малых оборотах, задул лампу. Вернувшись, он снова улегся перед телевизором и стал слушать всемирные новости... У разрушенной кошары стоял «ЗИЛ» с простреленными колесами, рядом, раскинув руки, лицом в землю лежал человек. Мужики с ружьями, окружив цепью кошару, сидели, лежали за остатками каменной ограды, кое-где курили. Метрах в ста стояли их машины, мотоциклы, из-за машин тоже выглядывали мужики с ружьями. Было тихое раннее утро.

http://cinefil.ru/2009/01/dikoe-pole/

 Отправлено: 21.03.09 19:42. Заголовок: Продолжение.... Дик..

Продолжение....

Дикое Поле. Сценарий

Алексей САМОРЯДОВ, Петр ЛУЦИК


Скрытый текст

Митя, пригнувшись за камнями, бинтовал руку единственному в цепи милиционеру. Милиционер, крупный, крепкий мужик, сидел в майке, привалившись к камням, и зло косился на кошару. — В меня картечью с пяти лет стреляют, — говорил он, сжимая здоровой рукой автомат. — А вот, жив еще! В районе суки сидят, и в области суки, и в Кремле суки, патронов не допросишься, продали все! Эй ты, вошь! — закричал он вдруг в сторону кошары. — Не вздумай сдаваться! Я пленных уже четыре года не беру, лучше застрелись! К машинам подскакали двое всадников. Они спешились, и один, не спеша, пошел к кошаре. Из кошары выстрелили. Человек шел все так же, не пригибаясь. — Ложись! Ложись, дура! — закричали ему из цепи мужики. Из кошары снова выстрелили. Милиционер приподнялся и дал короткую очередь по кошаре. Потом повернулся и выпустил очередь над головой идущего. Тот пригнулся и быстро побежал вдоль цепи. Подбежав к милиционеру и Мите, он упал на колени. Это был парнишка лет шестнадцати, совсем еще пацан. — Дядя Рябов, хочешь помогу тебе? — радостно заговорил он. — Я знаю, чего надо делать! Милиционер поймал его здоровой рукой за ворот, а раненой ударил кулаком по уху. Парнишка вырвался, отскочив в сторону, вытер кровь со щеки. — Пошел отсюда, Панька! — сказал ему Рябов. — Видал? — кивнул он Мите. — Сосед мой. — Дурак ты, дядя Рябов! — обиделся парнишка. — Я тебе помочь хотел! Рябов проверил автомат, оглянулся на кошару. — Мужики! — заговорил он тихо. — По сигналу бейте в окна и двери, а я до стены добегу. Прикрывайте меня! Парнишка вдруг быстро подскочил к Рябову и схватил одну из гранат, лежавших у его ног. Низко пригибаясь к земле, он побежал назад, к машинам. — Панька, стой! Стой, собака! — закричал Рябов. Добежав до машин, Панька вскочил на коня, поднял его на дыбы и поскакал к кошаре. — Черт — его коня зовут, — тихо сказал Рябов. Конь легко перескочил через ограду, за которой лежала цепь. Из окна кошары дважды выстрелили. Панька, пригнувшись к шее коня, отвел руку с гранатой. Он выпрямился и на полном скаку красиво бросил гранату в окно кошары. Проскакав еще метров пятьдесят, он остановил коня. В кошаре рвануло тяжело, из окна пошел серый дым. Рябов первым выскочил из-за камней и побежал к кошаре. За ним бежали мужики с ружьями. Когда Митя подошел к кошаре, мужики уже вынесли изнутри труп, положили его на траву, лицом кверху. Принесли второй труп, тот, что лежал у «ЗИЛа» с простреленными колесами. Столпившись, разглядывали убитых. Митя присел рядом с убитыми, внимательно осмотрел их черные мертвые лица, пощупал пульс, встал молча. Чуть в стороне милиционер гонялся за Панькой, пытаясь схватить его коня под уздцы. Панька смеялся, отъезжая от него. — Пиши бумагу, Рябов, в Москву! — гордо сказал он милиционеру. — Пускай мне орден присылают! — Я тебя дома высеку при всех девках, понял? — крикнул ему Рябов. — Буду сечь, пока не обоссышься! — Он плюнул в сердцах и пошел к убитым. — Вроде и не башкирцы, и не татары, — сказал один из мужиков, разглядывая трупы. — Те и стрелять-то не умеют. Кавказцы, что ли, какие? Черт знает что за народ! Митя отошел к кошаре, сел на камень, глядя на мертвых. — Двадцать четвертого числа, — диктовал Рябов мужику, записывающему на планшете, — двое неизвестных неопределенной национальности, предположительно азиатских кровей, зашли в дом к Перфильеву, спросили воды, после чего ударили Перфильева по голове табуретом, пытаясь оглушить. После чего ударили в затылок прикладом. Воспользовавшись его потерей сознания, неизвестные угнали у Перфильева машину «ЗИЛ». Так, Перфильев? — Так, — кивнул один из мужиков с перевязанной головой. — После чего Перфильев пришел в себя и на мотоцикле догнал угонщиков, одного из них застрелил из охотничьего ружья. Другой скрылся в старой кошаре и, отказавшись сдаться, был убит Павлом Рязановым с моего разрешения. Так, мужики? — Так, так, — закивали мужики. — Смерть подтверждает врач Дмитрий Васильевич Морозов. — Рябов взял бумагу, протянул Мите. — Ранения описывать? — спросил Митя. — Как хочешь, — Рябов улыбнулся. Перфильев достал из своего «ЗИЛа» лопату и, подойдя к одному из убитых, стал примериваться. — Ты чего это хочешь делать, голубь мой? — спросил его Рябов. — Да вот, голову себе заберу, — просто ответил Перфильев. Перестав писать, Митя с удивлением посмотрел на мужика. — Голову? — вкрадчиво переспросил Рябов. — А на что тебе, позволь узнать, голова? — Трофей, — отозвался Перфильев. — Я от него пострадал, я его и убил! Вот голова трофеем и будет, сувенир вроде! Все, кроме Рябова и Мити, заулыбались. — И что ты с ней делать будешь? — продолжал пытать Рябов. — А что захочу, то и сделаю! — начал злиться Перфильев. — Захочу — на кол повешу, захочу — пепельницу сделаю! — И он занес лопату над мертвым. — Ну руби, руби, — кивнул Рябов. — А я тебя посажу за надругательство над трупом, три года! Перфильев задышал тяжело и шагнул к Рябову. — Посадишь меня? — сказал он со злобой. — По какому закону? Коммунистов нет, Москве мы не присягали, да тебя самого, Рябов, пытать надо, что ты за человек, понял? Нет твоей власти, понял? Я сам над собой теперь власть! — А ну осади, осади, мозги-то вышибу! — тихо, сквозь зубы, проговорил Рябов. — Ладно вам ругаться, чего вам эта башка далась? — встал между ними мужик. — А мне она и не нужна! — сказал Перфильев. — Я вот Рябова проверить хотел, — он усмехнулся, отходя. Он подошел к своему «ЗИЛу» и, ни на кого не глядя, склонился, проверяя простреленное колесо. Рябов сел рядом с Митей, вытер локтем со лба пот. — Видал? — сказал он Мите. — Проверить меня хотел! Головы на сувениры рубить начали! Озлился народ, что дальше будет, один Бог знает! — Поморщившись, он поправил раненую руку. — Здесь в округе я один милиционер на двадцать хуторов остался! Здесь никакой власти и нет совсем! Слыхал, он сам над собой теперь власть! — Рябов от боли скрипнул зубами. — Чую я, идет по степи что-то страшное, чего и объяснить не могу... Митя, задумавшись, все смотрел на мертвых. — Встречал, что ли, кого из них? — спросил Рябов, заметив его взгляд. — Нет, не встречал, — ответил Митя. — Видел одного человека в степи, но здесь его нет. — Тревожно стало в степи, — угрюмо заключил Рябов. Они сидели молча у кошары, глядя на мертвых. Каждый думал о своем... Полуденная степь звенела от жары тонким не утихающим звоном. Мотоцикл стоял у столба с почтовым ящиком. Митя, сидя на камне у обочины, складывал из камешков пирамиду. Вдоль дороги, через равные промежутки, стояло еще шесть таких же маленьких пирамид. Наконец, где-то вдали послышался звук мотора. На холме блеснуло лобовое стекло, и на дороге показалась машина. Она приближалась. Митя встал, отряхнув руки. Это был старый пыльный «уазик». Он еще издали сбавил скорость и плавно затормозил напротив Мити. Митя встал, отряхнул руки. Дверь открылась, на дорогу выбрался водитель, парень лет двадцати пяти. Он потянулся и закурил, прислонившись к машине. — В городе бабу одну знаю, — ни к кому не обращаясь, заговорил он. — Страшная блядь, но очень красивая! Любит она в красных халатах газовых по комнате разгуливать, а белье у нее под халатом черное, очень опытная в разврате женщина! Хочешь, познакомлю? Она мне так и говорит: «Приведи мне, Серега, мужчину утонченного!». — Мне письма есть? — спросил Митя. — Эх, Дмитрий Васильевич, было бы письмо, я бы вам еще и от себя бутылку водки купил! Митя улыбнулся. Он завел мотор и тронул мотоцикл в степь. Обернувшись, махнул рукой. Водитель докурил. Плюнув, посмотрел на небо. Вздохнув, сел за руль. Машина ушла. Только столб с почтовым ящиком и каменные пирамидки остались на дороге... В доме за Митиным столом сидел старик в железных очках и белом халате. Здоровый, крепкий, с лицом садиста он листал больничный журнал и делал в своем блокноте какие-то пометки. — Случаев холеры больше нет? — спросил он Митю. — Нет. — Митя, сидя на корточках, чесал за ухом собаку. Старик отложил журнал и в упор уставился на Митю. — Удивительное дело, Дмитрий Васильевич! — заговорил он. — Чем хуже становится, тем меньше люди болеют! Вот вы, от чего в основном лечите? — Я? — Митя улыбнулся. — От запоев. Бывают травмы, ранения. Мне бы лекарств хоть каких-нибудь. — Вот-вот, — обрадовался старик. — Запои, порезы, ушибы головы, ну триппер на худой конец или холера! Никаких вам надпочечников, никаких мочевых пузырей! Все, исчезли мочевые пузыри из природы, испарились! А где все эти замечательные болезни: мигрень, диабет, бронхит наконец? Да что там бронхит, где геморрой, я вас спрашиваю? — Он встал из-за стола, опираясь на палку. — Тупею я, Дмитрий Васильевич, от этих ушибов головы, практику теряю, деградирую... — вздохнув, он пошел к выходу, стуча палкой. Митя, свистнув собаку, вышел следом. Выйдя из дома, старик принялся ходить по двору взад-вперед, сшибая палкой мелкие камешки. За воротами стояла «Нива» с красным крестом. Митя молчал, глядя на старика. — Мне бы лекарств, Федор Абрамович, и бинты кончаются, — сказал он снова. Старик перестал ходить, посмотрел на Митю сердито. — Нет у меня лекарств, Дмитрий Васильевич, — сказал он. — И, наверное, не будет. Угля не будет, бензина не будет, ничего не будет! — Он достал из кармана конверт и протянул его Мите. — Вот деньги, вперед за два месяца, берите, берите, денег больше тоже не будет! — Отвернувшись, он посмотрел мрачно в степь. — У меня два доктора осталось на весь район, и то одного уже четыре месяца не видел. То ли пьет, то ли грабит. Еще старуха сестра осталась, да вот вы. Дожили, скоро роды некому принять будет! — Он оглядел двор, сарай. — А ведь тут, Митя, раньше больница была, палаты белые. За больницей самолет маленький стоял... Все загубили! Губили, губили и — сгубили! Он замолчал. Митя тоже молчал. Старик снова сердито посмотрел на него. — Вы в Бога верите? — вдруг спросил он. — Не знаю, — Митя пожал плечами, — А вы? — Нет, — резко сказал старик. — Но если он придет, он придет именно сюда, и тогда я кое-что скажу! — Что? — Я его спрошу, отвернулся Ты от русских или не отвернулся? Если отвернулся, то зачем не убил нас всех разом? Зачем оставил таких, какие мы есть? — А если не отвернулся? — спросил Митя тихо. — Если не отвернулся, то почему молчишь так долго? Почему не слышно Тебя? Мы вот тут стоим одни, а Тебя не слышим! — Так и спросите? — Так и спрошу! Обязательно спрошу! — Старик ударил палкой об землю. — Не забудьте, — сказал Митя серьезно. — Не забуду! Старик махнул рукой и пошел, опираясь на палку, к воротам. Но вдруг вернулся, достал из кармана маленький пузырек и протянул Мите. — Вот вам, забыл, американская гуманитарная помощь! Он снова развернулся круто, пошел хромая к машине. Подняв палку, погрозил ею кому-то в степи. Хлопнув сердито дверцей «Нивы», он развернул машину и покатил по холму вниз... Ночью Митя сидел в комнате за столом, ел вареную картошку и читал книгу. Иногда он тихо смеялся. Тогда собака, лежавшая у его ног, удивленно смотрела на хозяина. На столе перед Митей стояла фотография девушки. Временами Митя отрывался от книги и смотрел на фотографию... Днем он стирал во дворе белье. Из маленького приемника, стоявшего на камне, по двору разносилась музыка. Митя, голый по пояс, склонившись над корытом, яростно тер воротник у рубашки, макая его в мыльную пену. Выжав рубашку, он прополоскал ее в ведре и повесил на веревку, где уже сушились другие рубашки, носки. Услышав за спиной шум, он обернулся. Во дворе стояла девушка лет шестнадцати, красивая, смуглая, в нарядном платье, облегавшем ее стройную фигуру. — Вы что, сами стираете? — Она с любопытством разглядывала Митю. — Сам. — Митя вытер руки о штаны. — Хотите, я вам постираю? — Спасибо, да я уж почти закончил. — Взяв с колоды рубаху, он надел ее, застегнулся. — А у меня живот болит, — сказала она. — И спина. Вот решила заехать к вам. Митя улыбнулся. — Ну, раздевайся, — сказал он. — Ха, здесь что ли? — Хочешь, под навес иди. — Догола? — Она прикоснулась к платью. — Хочешь, догола. — Ха, догола. Я-то разденусь, а вы и не женитесь! — Не женюсь, — подтвердил Митя. — Я здесь самая красивая, на сто километров вокруг. За мной шесть парней ухаживают! Мне отец машину дает, а захочу, и совсем подарит! Вон, видите? — она показала за ворота. Митя посмотрел туда. В степи, за воротами, стояла «Победа». — Ну и что у тебя болит? — Живот болит. — Девушка погладила себя по животу. — Может, я беременная, а? — Давай посмотрим? — Митя сделал шаг в ее сторону. — Вы у себя посмотрите! — ответила она быстро. — Я еще ни с кем не была, только тискалась с дураком одним! Хотите, погуляем? — Где? — удивился Митя. — Да вот хоть здесь, — она показала на ближний холм. — Я вам сурчиные норы покажу. — Да я уж видел. — А здесь есть гора, там шахта старая, там если два часа побыть, то человек через год умирает. — Где это? — Там, — она махнула рукой. — Их еще сто лет назад рыли. Там зверь живет, и не волк, и не медведь, а кругом кости, страшно? — Может, лиса? — Лиса, — она усмехнулась. — Лиса разве корову утащит? Медведь не утащит! Вы бы хоть спросили, как зовут меня. — Как? — Галина. У вас в доме портрет девушки стоит, это жена ваша? Митя улыбнулся. — Нет, это знакомая моя. — Невеста? — Невеста. — А где она? — Приедет. — Он посмотрел в степь. — Она скоро приедет. Они постояли молча. — Ну так я пойду, — сказала девушка. — Вы хоть проводите меня. Они вышли за ворота. Ветер шевелил волосы девушки, задирал ей платье, показывая ее стройные ноги. — А правда, что вы даже мертвых вылечить можете? — спросила она. — Нет, — сказал Митя. — Мертвых нельзя вылечить. — А я никогда не умру. — Она поправила волосы. — И старухой никогда не буду. А если бы ее не было, невесты, вы бы со мной стали гулять? — Не знаю, — Митя снова улыбнулся. — Я уже старый. — Да нет, не очень, — сказала она. — Я подожду. Если ваша невеста не приедет или вас бросит, я приеду. Хорошо? — Хорошо, — засмеялся Митя. Она села в машину, высунулась из окна. — Смотри, — сказала она серьезно. — Буду только целоваться с ребятами! Машина тронулась и пошла в степь. Митя, улыбаясь, смотрел ей вслед... Он сидел на вершине холма, на камне, и глядел вдаль. Ветер шевелил ему волосы, над ним низко шли облака. Голые, выжженные солнцем холмы тянулись до самого горизонта, и нигде не было ни души. Слабый лай собаки донесся до него. Он повернулся, посмотрел туда, где на холме стоял его дом. Белый флаг висел над домом. Собака все лаяла, заливаясь. Митя встал. Во дворе его дома стоял человек. Митя узнал его... Задыхаясь, он вбежал на холм. Перепрыгнул через забор, остановился посреди двора, оглядываясь. Из-за дома выскочила собака, зарычала на Митю. Где-то за домом хлопнуло окно. Митя бросился туда. Обежав дом, он снова остановился. Никого не было, только окно было распахнуто настежь. Собака зарычала на окно, потом подбежала к забору и стала лаять в степь. Митя подошел к забору. Голые холмы лежали перед ним. Где-то вдали собирались тучи, сверкнула молния. Он вернулся в дом, прошелся, осматривая комнату. Взял со стола фотография девушки, потрогал книги на полке, сел у открытого окна. Где-то прогремел гром. Собака по-прежнему стояла у забора, лаяла в степь... Тьма стояла вокруг, и небо, и степь — все слилось в единое. Митя гнал мотоцикл почти на ощупь, а впереди, в свете его фары, скакал всадник. Иногда он оборачивался и снова, нахлестывая, подгонял коня. Неразличимая в ночи дорога то взбиралась вверх, то падала в овраг, перескакивала степной ручей и снова уходила вверх. На одном из поворотов мотоцикл вдруг задрался, руль выпрыгнул у Мити из рук, и он вместе с мотоциклом упал на бок. Всадник развернул коня, подскакал к нему, всматриваясь в темноту. Митя выбрался из-под мотоцикла. Ощупывая себя, покрутил головой. — Чего там? — крикнул всадник. — Да упал, — отозвался Митя. Навалившись, он поставил мотоцикл на колеса. Завел его и снова вскочил в седло. Всадник хлестнул коня, и они снова помчались сквозь ночь. Вдали показался огонь. В степи, под курганом, горел костер. Пастухи сидели вокруг костра, и огромные тени их плясали на кургане. Над костром, на вбитых в землю кольях, жарилась баранья туша. Рядом с костром в землю по грудь был закопан человек. Одна рука его лежала на земле, а голову его подпирали камни. Казалось, человек плыл по грудь в земле, загребая одной рукой. Митя соскочил с мотоцикла, подошел к человеку, с удивлением разглядывая его. Всадник спешился, молча присел у костра. Митя осмотрел зрачки закопанного, взял руку, послушал пульс. — Коровы от грома в долину побежали, — заговорил один из пастухов. — Он их заворачивал, его молнией и вдарило. Конь под ним сгорел, как спичка. — Да он мертвый! — повернулся Митя к костру. — Нет, не мертвый, — пастух покачал головой. — Еще отойдет. Полежит в земле и отойдет. — Моего брата, — заговорил другой пастух, — тоже молнией било, волосы сгорели. Мы его в землю зарыли, из него все и вышло, ожил. Митя снова осмотрел человека, торчавшего из земли. — А руку чего не закопали? — Это рука, где сердце, нужно ей свободу, — ответил пастух. — Иди поешь, Дмитрий Васильевич, он, может, всю ночь так пролежит. — Иди садись, — позвал другой. — Барана вот молнией убило, съесть теперь надо. Митя, озираясь на закопанного, сел у костра. Двое из пастухов сняли тушу с огня и ножами стали срезать с нее дымившееся мясо. Где-то рядом в темноте слышалось дыхание сотен коров, ворчали собаки. Мите протянули огромный кусок жареного мяса, хлеб. Рассевшись у костра, все принялись есть, поглядывая иногда на торчавшую из земли голову. — Покрасить, говорю, Кольку Смагина бронзовой краской, и памятника не надо! — сказал молодой пастух, тот, что показывал Мите дорогу. — Не бреши, — ответил спокойно один из пастухов. — Со всяким может случиться. Другой, наложив мяса в миску, встал и положил миску на землю перед закопанным. Поправил безжизненную голову, привалив камнями. — Может, запах мяса почует и оживет, — сказал он. — Умер он, — сказал Митя тихо. — Сердце у него стоит. — Нет, не умер, — сказал пастух. — Человек, он не сразу помирает. Иной раз, смотришь, умер, а он нет, отходит. Полежит, полежит и — отходит. Стадо над курганом зашевелилось сонно. Догорал костер. Пастухи дремали вокруг костра, самый молодой из них спал на овчине, положив руки под щеку, улыбался во сне. Митя все сидел, проваливаясь в сон, и глядел на голову, торчавшую из земли. Стояла глубокая ночь. Он очнулся первым. Костер дымился, прогорев до пепла, в степи начинало светать. Митя посмотрел на голову и замер. Человеческая голова смотрела на него ясно и осмысленно, губы ее шевелились. Митя бросился к закопанному в земле человеку, упал на четвереньки, потрогал его лицо. Склонился, прислушиваясь, к самым губам. Пастухи просыпались. Митя бегом принес ковш воды, поднес его ко рту закопанного. Рука у того слабо шевельнулась. Пастухи столпились вокруг него, стояли, улыбаясь. — Отошел, — сказал один из них. — Жив Колька. И они принялись его откапывать... Голого, грязного, его вынули из земли, положили на кошму, прикрыв одеялом. Он смотрел на пастухов, чуть улыбаясь, и плакал беззвучно, не в силах выговорить ни слова... Солнце всходило над степью. Митя стоял у мотоцикла, а мимо него, закрывая степь пылью, шло стадо. Тысячи коров мычали, дышали шумно. Кричали пастухи, лаяли собаки, а стадо все шло и шло... В степи, на кургане, сидели вкруг мужики с хуторов, пастухи — всего человек двадцать. В кругу, на расстеленном брезенте, стояли бутылки с водкой, кружки, лежали хлеб, мясо, овощи. Вокруг, сколько хватало глаз, простирались холмы. Жаворонок пел где-то над степью. Один из мужиков, разливавший по кружкам водку, протянул Мите кружку. — Меду возьмите, Дмитрий Васильевич, — сказал другой. Митя, улыбаясь, поглядывал на Николая Смагина. Тот уже отошел, сидел тихо, глядя на стол, только глаза его еще подрагивали иногда и половина лица была черной. — Как ты? — спросил его Митя. — Ничего, — тот кивнул. Взяв кусок хлеба, он понюхал его. Откусив самую малость, стал осторожно, едва-едва жевать.

http://cinefil.ru/2009/01/dikoe-pole-scenarij/2/

 Отправлено: 21.03.09 19:43. Заголовок: Продолжение.... Ди..

Продолжение....

Дикое Поле. Сценарий

Алексей САМОРЯДОВ, Петр ЛУЦИК


Скрытый текст

— Замерз в земле, — сказал он, поправив ватник, наброшенный на плечи. — Не отогреюсь никак. — Ну как там? — спросил Смагина один из мужиков. — Где? — Ну там, когда помер? — Мужик даже придвинулся к Смагину. — Видал чего? Смагин задумался. Покрутив головой, усмехнулся. — Чего-то видал, — он снова усмехнулся. — Нету здесь ничего такого, чтоб объяснить. Да я и не понял. — Ну хорошо или плохо? — допытывался мужик. — Не знаю. Необычно. — Смагин снова отщипнул хлеба. — Вроде бы и не плохо. — А видел-то чего? — Да оставь ты его, видишь, он черный еще! — сказал другой мужик. — Ты, Колька, водки лучше выпей. Сразу к жизни воспрянешь! — Так видел чего? — не унимался первый мужик. — Деда твоего видел, — ответил ему Смагин. — Митрофана Романыча Сковородникова, как живой и весь в белом. — Врешь! — Встретил он меня и говорит «Степка мой, паскудник небось, а?» — «Паскудник, — отвечаю, — Митрофан Романыч» — «Обидно, — говорит он, — очень я на него надеялся!» Мужики загоготали, разбирая кружки. Митя тоже засмеялся. — Ну это ты врешь! — обиделся мужик, тот, что спрашивал. — Деда ты видел! У деда моего два ордена Славы, он место себе получше получит! Тебя туда и не пустят! — А я так думаю! — вдруг заговорил один из мужиков, крепкий, жилистый, с черным от солнца лицом. — Смерть к каждому придет, к каждому в свой срок, как и положено! Никто мимо смерти не пройдет! А пока живы мы еще все! Так? — Так! — закивали мужики. — А значит и России быть, от моря и до моря, тысячу лет! Так? — Так! — отозвались мужики. Все выпили, и Митя со всеми выпил. Далеко разносились голоса с холма. Жаворонок пел над степью... Днем Митя спал под навесом во дворе. Вдруг тонкая белая рука коснулась его лица. Митя открыл глаза и увидел лицо, склонившееся над ним. — Катя, — прошептал он и протянул к девушке руки. Он прижал ее к груди. Они лежали, обнявшись и замерев. Ветер шевелил флаг над домом, гонял по двору пыль. Собака прошла, легла в тени под забором... Митя сидел на стуле, вытянув ноги, и улыбался. На коленях у него лежала книга, но он не читал ее. Катя в Митиной рубашке ходила по двору и вешала на веревку мокрое белье, простыни. Митя все сидел и смотрел на нее. К воротам подкатила бричка, и во двор зашел парень, отца которого Митя прижигал железом. В руках он держал огромный куль. Катя ушла в дом, вышла вскоре уже в платье. Парень поставил куль на стол, поздоровался с Митей. — Это ваша девушка, Дмитрий Васильевич? — спросил он. — Да, приехала, — ответил Митя. — Со встречей вас! — поздравил парень. — Значит, и я вовремя. — Он раскрыл куль. На столе лежали несколько кругов колбасы, копченая рыба, кусок окорока, хлеб. В отдельном свертке огромный кусок свежего мяса. — Не побрезгуйте, Дмитрий Васильевич, — сказал парень. — Спасибо вам! Он кивнул Кате, пошел к воротам. Вдруг вернулся, держа целую охапку речных лилий. Протянул цветы Кате улыбаясь. — Отец заехал бы, да стыдно ему, — сказал он. Кивнув снова, парень пошел к воротам. Впрыгнул в бричку, и бричка, пыля, ушла в степь. Митя, обняв Катю, глядел ему вслед. Катя, улыбаясь, прижимала к груди лилии... Они шли степью по гребню холма. Внизу, отсвечивая на солнце, лежала река. Узкая, чуть заметная тропинка круто уходила вниз. Они стали спускаться к реке. Под холмом был родник. Митя присел, умылся холодной водой. Напился, черпая воду пригоршнями. Набрав в ладони воды, осторожно протянул их Кате. Катя, наклонившись, стала пить из его ладоней. — Холодная, зубы ломит, — сказала она, засмеявшись. Митя прошел вдоль родника, внимательно оглядывая траву. Нашел несколько ягод ежевики. Съел одну, другие протянул Кате. Она взяла ягоды, съела их молча... У реки, в том месте, где был мелкий брод, Митя разделся. Ступая осторожно, он вошел в воду, дошел до середины переката. Вода, журча, текла по его ногам, едва достигая колен. Катя, сняв платье, стояла в купальном костюме, глядела на него. — Иди сюда, — позвал ее Митя. Катя ступила в воду, осторожно подошла к Мите. — Холодно, — сказала она, поежившись. — Как же здесь купаться, здесь же совсем мелко? Митя сел в воду и, вытянувшись, лег на перекате. Только голова его торчала из воды. — Ты просто ложись, — сказал он. — Вода сама потечет через тебя. — Ты лежишь, как сом, — улыбнулась она. — Или как камень. Как речной валун на перекате. Митя встал. Капли воды блестели на его теле. Он взял ее за руку. — Ты приехала насовсем? — спросил он. — Да, насовсем, — сказала она, откинув волосы со лба. — Ты не завел еще здесь девушку? Митя обнял ее. — Ты холодный, — засмеялась Катя. — Нет, ты скажи, скажи, завел девушку или нет? Я ведь все равно узнаю! Они стояли на перекате, вода журчала у их ног. Ветер шевелил кусты на берегу... Вечером они стояли во дворе у каменного забора и глядели в степь. Катя прислонилась к Мите спиной, на ее плечи была наброшена телогрейка. Митя, обняв ее обеими руками, тихо покачивался из стороны в сторону. — Смотри! — вдруг сказала Катя. Освободив руку, она показала на дальний холм. — Там кто-то стоит. Видишь? Митя молча смотрел туда, куда она показала. На холме стоял человек и смотрел на них. — Это мой ангел, — сказал Митя тихо. — Он охраняет меня. — Нет, правда, кто это? — спросила Катя. — Ангел. Мы больше никогда не расстанемся. — Митя снова обнял ее. — Никогда. — Катя потерлась щекой о его щеку. — Здесь можно жить вечно, — сказал Митя. — Здесь не умирают люди. Если захочешь, ты можешь прожить здесь тысячу лет... Они сидели по-татарски на кошме и ели разложенные на брезенте мясо, хлеб, овощи. Лампа на столе тусклым светом освещала двор, за каменным забором стояла ночь. Маленький телевизор показывал какую-то оперу. Катя грызла огромную кость. Рядом с ней стояло ведро с лилиями. Митя кинул кусок мяса собаке. Подвинув блюдо с мясом ближе к Кате, смотрел, как она ест. Она в изнеможении отложила кость, вытерла полотенцем руки. Глубоко вздохнув, откинулась на одеяло. Митя засмеялся... Он спал на топчане под навесом. Катя, уже одетая, сидела на краю постели, смотрела на него задумчиво. В степи только начинало светать, чистый свет медленно заливал небо над холмами. — Митя, — позвала Катя тихо. Митя спал, счастливый. — Митя. — Она тронула его за плечо. — Я уезжаю очень далеко. Я приезжала попрощаться. Я вышла замуж. И ничего с этим не поделаешь. Мы больше никогда не увидимся. Она поцеловала его и быстро пошла по двору. Митя привстал, оглянулся удивленно, еще ничего не понимая. За воротами послышался шум машины. Митя встал, подошел к забору. Легковая машина, пыля вдали, уходила по утренней степи. Митя все стоял у забора и смотрел в степь... Всадник влетел во двор и осадил коня прямо у Митиного крыльца. — Дмитрий Васильевич! — закричал он. — Счас к вам стреляных привезут, меня предупредить послали! Митя вышел из дома. — Каких стреляных? — спросил он, оглядывая степь. — Дочку Кочубееву и с ней Сашку Снегирева! Взмыленный конь плясал под всадником, дико косил глазами на Митю. — Ты толком говори! — сказал Митя. — Сашка с ней гулял, потом они поругались, и она с парнем из Камышовки пошла гулять, а он ее подстерег и застрелил в живот! — снова прокричал всадник. — А потом себе выстрелил в грудь! Счас уж здесь будут, за горой они! — Чем стреляли? — спросил Митя. — Из ружья! — Пулей или картечью? — Вроде пулей! Их тихо везут, они вот-вот помереть должны! Сашка, тот и раньше говорил, что убьет ее, если с ним она не будет! Митя снова поглядел в степь. — Ты вот что, — сказал он сухо. — Успокойся! Скачи к зоотехнику в Буланово, пусть сейчас же ко мне едет! Пусть все инструменты возьмет и пусть ягненка молодого из стада привезет, живого, понял? — Понял! — крикнул всадник. Развернув коня, он поскакал в степь. Митя зашел в дом, остановился, не зная, с чего начать. Открыв ключом ящик стола, выложил на стол старый синий халат, хирургическую шапочку, марлевую повязку, перчатки. Он надел чистую белую рубаху. Надел халат и шапочку. Затянув потуже пояс, достал из стола хирургические инструменты, два рулона марли. Подумав, взял пару чистых простыней... Посреди двора стоял каменный стол, застеленный чистыми белыми простынями. Над столом на веревках висел марлевый полог, закрывавший стол с трех сторон до земли. Ветер тихо шевелил марлевые стены. Митя поправил простыни, подошел к летней печи, на которой в ведре кипятились инструменты. Подойдя к забору, он еще раз оглядел степь. Было тихо и пусто. Он тщательно, с мылом, вымыл руки до локтя, вытер их чистым полотенцем. Зашумел мотоцикл, и к дому подъехал Рябов. Он был в форме и портупее, на боку у него висела кобура. — Счас будут, — сказал он глухо, не глядя на Митю. — Раны серьезные? — Девке в живот, а пацану в грудь навылет. Но сердце вроде не задето. Пулей медвежьей, подлец, стрелял! Любовь значит! Они постояли молча. Митя еще раз внимательно оглядел свою операционную. — Послушай, Рябов, — сказал он тихо. — Чего-то мне страшно. Ты уж не пускай лишних людей. Да хорошо бы никого не пускать. — А чего страшно? — Не знаю. Девку-то, видать, насмерть уложил.. Митя сел, ссутулившись, у своего каменного стола, поглядел на свои руки. Было тихо...По дороге к дому медленно ехала бричка, за ней две машины. Рябов пошел им навстречу. Бричка тихо въехала в ворота, рядом с ней шли трое мужчин и две женщины. Рябов остановил остальных людей в воротах, одного из мужиков поставил охранять вход. Мужики осторожно сняли с брички два окровавленных тела и перенесли на каменный стол. Отошли тут же. Парень и девушка лежали на столе рядом, рука об руку. Митя посмотрел на девушку и узнал ее. — Галина, — позвал он тихо, склонившись над ней. Она лежала перед ним неподвижно, бледная, с осунувшимся лицом. Одна из женщин бросилась к ней, но ее поймал Рябов. Женщина вырвалась. Подбежала к Мите, бросилась перед ним на колени, обхватив его ноги. Ее оттащили с трудом, усадили, рыдающую, у забора. Митя взял палку и очертил кругу каменного стола. — Не заходить! — сказал он резко. — Никому! Что бы ни случилось, только если я позову сам! Женщина плакала тихо у забора. Другая сидела молча, как статуя. Мужики тоже все молчали, глядели на Митю. Митя аккуратно срезал бинты с живота девушки, срезал ее белье. Сделал ей несколько уколов в вены на руках, в живот. Послушал ее пульс Он обошел стол, склонился над парнем. Тот был в сознании. Митя срезал бинты с его груди. Парень смотрел на него, сжав зубы. — Терпи, — сказал Митя тихо и стал обрабатывать рану. Парень зажмурился, заскрипел зубами. Митя работал быстро, почти автоматически. Во дворе стояла тишина, только инструменты звякали в тазу и чей-то голос бубнил где-то за воротами. Закончив обрабатывать рану, Митя так же быстро наложил повязку, туго стянув парню плечо. Он налил в стаканчик из фляжки спирта и, приподняв парня, влил ему в рот. Тот выпил спирт как воду. — Под навес его, только аккуратно! — сказал Митя, ни к кому не обращаясь. Рябов и еще один мужик сняли парня со стола и быстро перенесли под навес... Митя сидел на стуле перед девушкой и, чуть склонив голову набок, ощупывал ее рану. Он даже не глядел на ее живот, а словно прислушивался.. Он смотрел на ее лицо. У ворот раздались голоса, и во двор быстро вошел одетый в старенький белый халат старик-зоотехник. В одной руке он держал чемоданчик, а другой сжимал под мышкой белого ягненка. — Дмитрий Васильевич, барашка-то куда? — окликнул он Митю. — Пусть зарежут его, мне жилка нужна зашивать! — не оборачиваясь ответил Митя. Зоотехник отдал ягненка Рябову, тот передал его одному из мужиков. Зоотехник вымыл руки, подошел к столу. — Федор Иваныч, — тихо сказал Митя. — Ты мне помогай потихоньку. — Он, не отрываясь, смотрел на лицо девушки. — А тот как? — спросил Федор Иванович. — Тот нормально. Я пулю найти не могу. — Печень задело? — Вроде нет. Кончается она, — добавил он тихо. Зоотехник раскрыл чемоданчик, развернул тряпку с инструментами. — У меня ж для скотины инструмент-то! — вдохнул он. — Ничего, — сказал Митя. — Ты только помогай мне... Они работали молча, как часовщики. Время тянулось медленно. Тишина стояла во дворе, все молча, не отрываясь, смотрели на стол под марлевым пологом. Вдруг Митя поднялся. — Я передохну, — сказал он. — Не соображаю чего-то. Он вышел из круга, держа руки перед собой в окровавленных перчатках. Прошелся по двору, ни на кого не глядя. Люди во дворе по-прежнему сидели молча. За воротами тоже стояли люди, машины, кони. Вечерело... Митя сидел над девушкой один. Он молча что-то делал в ее животе. Над его головой горела лампочка. Начиналась ночь. Рядом, на стуле, сидел старик-зоотехник. Он дремал, склонив голову набок. Вдруг Митя выпрямился и бросил в таз пулю. От звука Федор Иванович проснулся. Митя, склонившись, продолжал работать. Подошел Рябов, подвел за локоть здоровенного парня. Парень, улыбаясь, покачивался. — Вот, — сказал Рябов. — У него вторая группа, резус отрицательный. Но он, собака, пьяный! — Это ничего, — сказал Митя. — Это даже хорошо. Парня посадили на стул, вогнали ему иглу в вену. От иглы шла длинная трубка с резиновой грушей посередине. Иглу на другом конце трубки ввели в руку девушки, и Федор Иванович, нажимая на грушу, стал перекачивать кровь. Митя продолжал возиться в ране. — Сколько уже? — спросил он через некоторое время. — Да литра полтора, хватит, — ответил зоотехник. — Качай еще, — сказал Рябов. — Кобель здоровый! Что, Петро, крови не жалко? — спросил он у парня. — Нет, запросто, — улыбаясь, ответил парень. — Хватит, хватит, — сказал Митя. — Дайте водки ему... Митя и Федор Иванович работали уже стоя, вдвоем. Зоотехник подавал Мите инструменты, помогал держать их, когда было нужно. Митя зашивал рану... Закончив зашивать, он наложил на живот девушки повязку. Склонившись над ее лицом, поднял ее веки, осмотрел зрачки.щеки девушки порозовели. Митя постоял, щупая ее пульс, потом улыбнулся и поцеловал в лоб. — Все, — сказал Митя. Он вышел из-под марлевого полога в ночь, прошел в дом, упал на диван и тотчас уснул. Он не слышал, как во дворе и на холмах зашумели люди, машины. Степь ожила, наполнившись криками, светом. Он не видел, как в комнату вошел Рябов, постоял тихо и вышел... Ночью была буря. Выла собака. Ветер срывал солому с крыши, раскачивал провода во дворе. Дождь хлестал в окна. Марлевый полог над каменным столом сорвало и унесло в степь. Завалились столбы у навеса. Митя спал и ничего не слышал. Утром он вышел во двор и не узнал его. Ночная буря свалила навес, разметала вещи по двору, сорвала флаг, висевший на крыше. Митя прошел по двору, поднял ведро. Попробовал поставить столбы с навесом. За сараем он нашел шест, на котором висел раньше флаг. Он сходил в дом, вынес старую черную рубашку. Рукавами привязал ее к шесту. Шест снова поднял на крышу и укрепил. Рубашка ожила на ветру черным флагом. Митя осмотрел флаг из-под ладони, усмехнулся... Он сидел в доме за столом и протирал спиртом свои инструменты. Во дворе вдруг залаяла собака. Митя поднял голову. На пороге, держась обеими руками за дверной косяк, стоял человек. Митя узнал его. Вид у человека был жалкий, испуганный. Митя посмотрел на него с любопытством. Ничего не сказав, он снова принялся протирать свои инструменты. Человек тихо прошел в комнату, сел на корточки у стены. Он внимательно смотрел на Митю. Вдруг он заскулил тихо. Митя встал, присел рядом с ним. — Ты кто? — спросил он. Человек не отвечал, У него было лицо идиота, и весь он был грязный и дикий. Он снова заскулил громче и потрогал рукой бок, — Давай посмотрю, — Митя протянул руку. — Не бойся. Митя прикоснулся к нему, и он вздрогнул, Митя улыбнулся. Он попробовал поднять на человеке рубашку, но тот вдруг забился, закрывая голову руками. Митя отошел, бросив его. Человек замолчал. Он поднялся и вдруг сам снял с себя грязную вылинявшую рубашку. На теле у него под рукой была огромная гнойная язва. Митя, не прикасаясь к нему, осмотрел язву. Взяв со стола скальпель и ватные тампоны, он осторожно, скальпелем, стал, чистить язву. Человек стоял не двигаясь, шумно дыша, как животное. Митя, намочив спиртом ватные тампоны, приложил их к ране. Человек завизжал, забился так, что Митя с трудом удержал его. — Тихо, тихо, — успокаивал он. — Запаршивел ты, брат. Вымыть бы тебя надо. Митя наложил на язву повязку. Собрав грязную вату, обрывки бинта, он вынес их во двор, бросил в печь. Вымыл руки. Когда он вернулся, человек сидел за Митиным столом в его чистой рубахе и смеялся. Ящики из стола были вывернуты на пол, на полу валялись Митины инструменты, разбитые пузырьки с лекарствами, разорванные бинты, книги, фотографии. Митя бросился к идиоту. Тот захохотал и вскочил на стол. Митя поймал его за ногу и стащил со стола. Идиот вдруг схватил Митин скальпель и ударил его в живот. Засмеялся снова и выбежал во двор. Митя, держась за живот, вышел из дома. Во дворе никого не было. Зажав живот, на подгибающихся коленях Митя дошел до ворот. Человек, поднимая пыль, быстро взбирался на холм. Митя пошел следом, попробовал бежать, но упал на колени. Потом завалился на бок... Кто-то склонился над ним. Чьи-то руки приподняли ему голову. Он открыл глаза и увидел черную бескрайнюю степь и черное небо над степью. Митя смотрел на лицо склонившегося как смотрят на то, что видят впервые и не знают, что это такое. — Тебе больно, это пройдет, — сказал склонившийся, и лицо его было словно вырублен из камня. Я устал, — тихо сказал Митя. — Забери меня. — Ты еще молодой, у тебя все еще будет, — голос говорившего был тихим и чистым. — Нет, — прошептал Митя. — Лучше забери меня. Склонившийся над ним покачал головой, улыбнулся и поцеловал Митю в лоб. — Иди, — сказал он. Митя приоткрыл глаза и увидел зоотехника Федора Ивановича, нагнувшегося над ним. — Ну напугал ты нас! — сказал старик. — Жив, слава Богу! Митя снова прикрыл глаза. — Я не хочу, — прошептал он склонившемуся над ним, с вырубленным, как из камня, лицом. — Я ничего не хочу. Мне здесь хорошо. — Иди, уже пора... Он покачивался на куске брезента, привязанного к двум жердям. Четыре мужика несли его по степи, положив жерди на плечи. Федор Иванович, зоотехник, шел рядом. — Осторожненько, тихо-тихо, ребятки, — говорил он мужикам. — Напугал ты меня, Дмитрий Васильевич! Ты чего надумал, а? Помирать собрался, бросить меня, старика, захотел? Нехорошо, мне одному, что ли, лямку тянуть? Ты уж нас не бросай! — все говорил он ласковым, дрожащим голосом. Митя чуть повернул голову и увидел вдали свой дом, шест и белый флаг...

http://cinefil.ru/2009/01/dikoe-pole-scenarij/3/

 Отправлено: 21.03.09 19:58. Заголовок: Премного благодарна ..

Премного благодарна за сценарий.
Ну, что мне теперь делать, сначала сценарий читать, а потом кино смотреть или наоборот?

 Отправлено: 21.03.09 20:35. Заголовок: Сначала КИНО.... :s..

Сначала КИНО....

 Отправлено: 21.03.09 22:56. Заголовок: Мне кажется, сначала..

Мне кажется, сначала, интереснее, посмотреть фильм, а потом для развития, как говорят, прочитать сценарий.
Тогда будет видно, как режиссёр и актёры воплотили его в реальность, т.е. в кинофильм. И как "обыграли" задумки сценариста.
Такое у меня мнение.

 Отправлено: 22.03.09 23:21. Заголовок: Мака это когда как ..

Мака это когда как бывает, иногда надо прочесть книжку или сценарий, а фильм и не смотреть.
Мне сам фильм понравился, когда смотрела фильм в пятницу, не знала, что он признан фильмом года и получил Золотого Орла и кучу еще других призов, это действительно фильм года, может даже не года, а гораздо больше, я рада, что именно этот фильм получил приз, он его достоин.